— Никак нет, господин помощник! — на одном дыхании выговорил Уинтроу. Он успел усвоить, что раболепие иногда оказывалось наилучшим выходом из положения. Когда отец только отдал его под начало этому животному, Уинтроу пытался с ним говорить, наивно полагая, что перед ним — разумное существо. Но скоро убедился: если Торк чего не понимал — это воспринималось им как подковырка. А попытки объяснить казались ему жалким увиливанием от прямого ответа. Одним словом, чем больше молчишь, тем меньше получишь синяков. Даже если ради этого надо внешне согласиться с кое-какими заявлениями Торка, которые еще совсем недавно вызвали бы у него самый жгучий протест. «Нет, тем самым я не теряю достоинства и не утрачиваю нравственных позиций, — внушал себе Уинтроу. — Я просто пытаюсь выжить. Выжить — чтобы когда-нибудь убежать…»

Подумав о побеге, он даже осмелился спросить:

— А в каких портах мы собираемся останавливаться?

«Если хоть один из них окажется на Срединном полуострове — помру, но сбегу. Буду скитаться, буду нищенствовать… ноги по колено стопчу — но доберусь в монастырь. Расскажу, что со мной случилось, и меня выслушают. Пусть дадут мне новое имя и отправят… куда угодно, только чтобы отец больше никогда меня не нашел…»

— На Срединном ни один из них не расположен, — с явным злорадством сообщил ему Торк. — Так что ежели хочешь вернуться к своему жречеству, сопляк, придется тебе плыть через море!

Второй помощник от души расхохотался, а Уинтроу запоздало сообразил, что его нарочно подначили задать вопрос о портах. Скверно. Если даже тупица Торк настолько легко читал его мысли — дела были воистину плохи. А может, он сам виноват? День и ночь грезил о побеге и возвращении в монастырь — и до того домечтался, что это начало сквозить в каждом его поступке и слове? Мало хорошего, но Уинтроу не видел для себя иного способа сохранить здравый рассудок. А потому только и делал, что пытался найти способ потихоньку выбраться с корабля. Каждый раз, когда его запирали на ночь, он дожидался, пока за дверью стихнут шаги, и пытался открыть ее. Жаль, что он не проявил побольше терпения, когда его только привели на корабль. Несколько вполне неуклюжих попыток побега лишь усилили бдительность команды и капитана: Кайл объявил во всеуслышание, что прозевавший мальчишку будет подвергнут самому суровому наказанию. Понятно, такая перспектива никого не обрадовала. Уинтроу перестали оставлять одного, а работавшие рядом с ним на него же еще и сердились: морякам приходилось не только исполнять свои прямые обязанности, но еще и за юнгой присматривать.

— Ну, парни, мне пора. — Торк занес ножищу, обутую в тяжелый башмак, и несильно, но чувствительно ткнул им Уинтроу в хребет. — Дел невпроворот. Майлд! Остаешься за няньку. Да смотри, чтобы наш красавчик сложа ручки не рассиживал!

Наподдал Уинтроу еще разок — и тяжелым шагом удалился по палубе. Ни один из двоих юнцов, занятых возле кучи веревок, не стал провожать его взглядом. Но, когда Торк отошел уже достаточно далеко и не мог услышать, Майлд спокойно заметил:

— Однажды кто-нибудь втихаря его пришибет и выкинет за борт. И правильно сделает. — Руки молодого матроса ни на миг не оставляли работы. Он весело подмигнул Уинтроу: — Кабы я сам это не надумал!

Уинтроу стало не по себе. Не следует человеку хладнокровно замышлять умерщвление ближнего своего! — это он знал твердо. Сам он Торка ненавидел всей душой и ничего не мог с этим поделать, но убивать его?… Такая мысль ему и в голову не приходила.

А вот Майлду, похоже, пришла.

— Не надо позволять типам вроде Торка нарушать строй твоих мыслей, а с ними и течение жизни, — проговорил он вполголоса. — Даже думать об убийстве ради мщения значит разрушать свою душу. Нам не дано знать, почему Са позволяет людям вроде Торка начальствовать над другими, но мы не должны еще и дух свой предавать им во власть. Станем слушаться их, доколе обязаны, но…

— Я вообще-то на проповеди не напрашивался, — раздраженно перебил Майлд. И с отвращением швырнул на палубу конец, который распутывал: — Да что ты о себе воображаешь, в самом-то деле? Кто ты такой, чтобы мне объяснять, как я должен думать и жить? Ты способен или нет просто поговорить? Попробуй как-нибудь, может, получится. Возьми да и произнеси вслух: «Как я рад был бы голову открутить этой вонючей скотине!» Сразу на душе легче станет. Проверено. — Майлд отвернулся и добавил как бы в сторону, обращаясь не к Уинтроу, а к мачте: — Ну и дерьмо. Ты к нему как к человеку, а он к тебе — будто ты перед ним на коленях стоишь и совета вымаливаешь! Святоша несчастный.

Уинтроу испытал миг горькой обиды, но ее тут же смыло волной искреннего смущения:

— Да я совсем не то имел в виду… — Он уж было собрался сказать, что вовсе не мнит себя выше и лучше Майлда… но понял, что едва не солгал. И, пересилив себя, ответил чистую правду: — Нет, не так. Просто я никогда ничего не говорю, сперва не подумав. Меня выучили избегать праздных и необдуманных речей. И если, живя в монастыре, мы вдруг замечали, что кто-то готов свернуть на кривую дорожку, мы обсуждали с ним это начистоту. Просто чтобы помочь, а не…

— Ну так ты всяко больше не в монастыре. Ты теперь живешь здесь. Когда уже это до тебя по длинной шее дойдет? Начинай поступать не как священник, а как моряк! Честное слово, аж тошно смотреть, как ты позволяешь ноги об себя вытирать. Пошевели мозгами — и хоть разок упрись рогом вместо того, чтобы без конца про своего Са задвигать! Возьми, например, и разок тресни Торка по роже. Все правильно, он за это тебя поколотит. Ну и что с того? Поверь моему слову — на самом деле он куда трусливей тебя. Если он хоть заподозрит, что ты точишь на него гарпун и подумываешь пырнуть — он от тебя мигом отстанет. Нет, правда, неужели ты сам еще этого не понял?

Уинтроу попытался собрать остатки достоинства:

— Если он вынудит меня поступать подобно себе, это будет значить, что он воистину победил. Или я не прав?

— Конечно, не прав. По крайней мере пока все выглядит так, что ты настолько трусишь побоев, что даже не отваживаешься в этом страхе сознаться. Да вот взять хоть тот случаи с твоей рубашкой! Ну, когда Торк ее вздрючил на мачту, чтобы тебя подразнить? Ты же знал, что в любом случае тебе придется доставать ее самому. Так почему ты не слазил и не достал ее? Предпочел дожидаться, чтобы Торк силком загнал тебя на ванты [44] . Неужто не ясно, что тем самым ты даже дважды ему уступил?

— Я и одной уступки тут не вижу. Это была грубая и жестокая шутка. Люди с людьми не должны так поступать, — тихо ответил Уинтроу.

Майлд вышел из себя окончательно:

— Вот! Вот оно. Будешь так разговаривать, я тебя сам когда-нибудь придушу! Ведь знаешь прекрасно, о чем я толкую, но обязательно должен все вывернуть наизнанку! Тоже в принцип возвел — «люди с людьми»! Какие люди с людьми? Ты и Торк, и никого больше! Ты его умыть мог только одним способом: притвориться, будто клал на все это с прибором. Изобразить, будто тебе слазить туда и назад — подумаешь, раз плюнуть. А ты, дурень, в такую святость вошел, что предпочел на солнце обгореть, но никуда не полез!.. — Майлд даже захлебнулся от возмущения. Уинтроу не отвечал, и это злило Майлда больше всего. Юный матрос перевел дух и попробовал зайти с другой стороны: — Ты в самом деле ничего так и не понял? Самое скверное, что он лез за тобой следом и подгонял. Вот тут ты вправду попал. Теперь вся команда считает, что у тебя кишка тонка! Что ты трус! — Майлд, кажется, готов был плюнуть. — Ты и так выглядишь не взрослым парнем, а сосунком. Ну и что, обязательно еще и вести себя точно сосунок?…

С этими словами Майлд поднялся и ушел, а Уинтроу остался невидяще смотреть на груду концов. Ему не хотелось признаваться даже себе самому, насколько потрясло его услышанное. А ведь это было весомое, грубое и зримое свидетельство того, что Уинтроу отныне жил в совершенно другом мире. Они с Майлдом были, наверное, почти ровесниками. Вот только Майлд занялся морским делом по своей собственной воле, причем целых три года назад. И успел стать самым настоящим моряком. Моряком до мозга костей. С появлением Уинтроу его перевели из юнг в матросы. И он отнюдь не выглядел мальчишкой — был крепким, широкоплечим и гибким. На целую голову вышеУинтроу. И пушок у него на губах начинал явственно темнеть, грозя скоро превратиться в какие следует усы. Уинтроу знал: его собственную мальчишескую внешность и хрупкое телосложение трудно было вменить ему в вину. И он бессилен был их изменить, даже если бы считал недостатком. Но… насколько же легче было в монастыре: среди священства как бы само собой разумелось, что всякий взрослеет и вырастает в свое время — кому какое положено…