И Роника замолчала, не в силах говорить дальше. До Кефрии постепенно дошло, и в глазах появился ужас. А потом — неизбежный гнев.

— Это несправедливо! Лично я никакого договора не подписывала!.. Да как можно притягивать Малту к ответу по договору, заключенному прежде, чем она на свет родилась? Сколько поколений прошло!.. Это бессмысленно! Это несправедливо!

Роника молча позволила ей выкричаться. А потом произнесла слова, с малолетства знакомые любому сыну или дочери из старинных семейств.

— Это наш обычай. Мы — торговцы Удачного. Обычай не всегда правилен и не всегда справедлив. Он даже иногда непонятен. Но это — обычай торговцев. Ибо что было у нас с собой, когда мы только-только поселились на Проклятых Берегах? Лишь мы сами — и цена нашего слова. Данного мужчиной или женщиной. И мы поклялись в верности друг другу. Не на день, не на год — на все поколения, какие придут. Потому-то мы и смогли обосноваться здесь, где дотоле не мог выжить никто. А еще мы связали себя с этой землей… и со всем, что она от нас может потребовать… Подозреваю, что об этом ты с Малтой тоже еще ни разу не заговаривала. Однако придется, и как можно скорей. Поскольку уж слухи-то точно до нее доходили…

— Но… но… но она же еще совсем дитя! — взмолилась Кефрия. Так, словно от Роники что-то зависело. Так, словно ее согласие или несогласие могло что-нибудь изменить…

— Верно, Малта еще дитя, — согласилась мать осторожно. — Но скоро распрощается с детством. И она должна быть к этому готова.

Глава 22

Заговоры и опасности

— Так-так. Значит, не все так гладко сошло, как планировал Кеннит, великий пиратский король?

— Заткнись. — В голосе Кеннита было больше усталости, чем злобы. День и правда выдался сумасшедший. Утомительный и мучительный. Они заметили живой корабль. Старомодный, пузатый, переваливавшийся по волнам, точно беременная свинья. Мечта морского разбойника, а не торговый корабль! Его высмотрели издалека: он медленно пробирался, буквально ощупью отыскивая фарватер в мелком проливе, весьма метко названном Опятьнетуда. Судно глубоко сидело в воде — знать, нагруженное богатым товаром. Следовало ожидать, что преследователям без большого труда удастся по крайней мере посадить его на мель. На «Мариетте» сразу прибавили парусов и устремились в погоню. И вправду подобрались так близко, что слышно было, как носовое изваяние выкрикивало глубины и давало указания рулевому. Уже можно было разглядеть лица людей на борту. Услышать их возгласы — она заметили и узнали флаг Ворона и пытались подбодрить друг дружку. Соркор уже запустил им по мачтам своими любимыми шарами с цепями… и что же? Корабль в последний миг увернулся, скользнув в сторону. В ярости Кеннит велел заложить в катапульты огненные заряды, и Соркор нехотя повиновался. Один из огненных шаров даже попал в цель. И расплескался по парусу, который немедленно вспыхнул. Но почти так же стремительно, как разбегалось по нему пламя, парус сам собой рухнул вниз — и налетевшие матросы тотчас затоптали его, залили водой. После чего живой корабль начал удаляться от «Мариетты». Это было непостижимо, невероятно, но это было так. Он медленно, но верно уходил от погони.

Тут Кеннит начал орать как безумный, требуя поставить еще паруса, вытащить весла — в общем, все что угодно, лишь бы выжать из «Мариетты» еще хоть пол-узла [68] скорости… Но, похоже, Боги совсем от него отвернулись, потому что в это время налетел зимний шквал. Жуткий островной шквал, когда кажется, что ветер дует со всех сторон разом. Серый дождь обрушился непроницаемой стеной, слепя моряков. Кеннит, матерясь, сам взобрался на мачту в последней попытке хотя бы не потерять живой корабль из виду. И ему действительно удалось увидеть купца еще несколько раз. И с каждым разом тот неудержимо отдалялся от них. Потом обогнул мыс и скрылся за ним… К тому времени, когда туда добралась «Мариетта», живой корабль исчез. Попросту растворился в море.

И вот теперь был уже вечер. Ночной ветер надувал паруса «Мариетты». Давно прекратился мерзопакостный дождь… Команда ходила мимо своего капитана на цыпочках, не догадываясь, что его бешеное недовольство ими успело выгореть дотла. Кеннит стоял на юте, глядя, как за кормой корабля светится море, и пытался найти в этом зрелище умиротворение.

— Похоже, придется тебе добыть еще работорговца для Соркора, — любезно заметил все тот же язвительный голосок.

— Интересно, — сказал Кеннит амулету, — если я срежу тебя с запястья да выкину в воду, ты потонешь или поплывешь?

Деревянное личико заулыбалось:

— А ты возьми проверь.

Кеннит тяжко вздохнул:

— Я ведь тебя больше оттого терплю, что ты мне очень недешево обошелся…

Его крохотный двойник поджал губы:

— Своей шлюхе ты тоже спустя время так скажешь?

Кеннит плотно зажмурился…

— Послушай! Можешь ты помолчать хоть чуток? Дай мне побыть одному…

За спиной прозвучали тихие шаги. По палубе прошелестела ткань платья, и Этта спросила:

— Ты мне что-то сказал?

— Нет.

— А мне показалось… Ты один побыть хочешь? Если надо, я в каюту уйду… — Она помолчала и добавила еще тише: — Но если ты не очень против, я бы лучше здесь с тобой постояла.

Его ноздрей достиг запах ее духов. Лаванда… Кеннит в нерешительности обернулся. Она склонилась в низком реверансе перед ним. Благородная дама, приветствующая своего повелителя.

— Да ладно тебе… — пробормотал он, не веря своим глазам.

— Спасибо, — горячо поблагодарила она, приняв его слова за позволение остаться. Мягкие туфельки просеменили по палубе, и Этта оказалась подле него. Естественно, она не посмела прикоснуться к нему. Даже теперь у нее хватало ума воздерживаться от фамильярностей. Не прислонилась она и к фальшборту с ним рядом. Стояла очень прямо, легонько опираясь о фальшборт одной рукой. Стояла и смотрела на своего Кеннита. Спустя некоторое время он больше не мог выносить ее взгляда и повернул к ней голову.

И она улыбнулась ему. Да не просто улыбнулась, а просияла. Прямо-таки вся изнутри засветилась.

— Красота… — еле слышно выдохнул голосок на запястье. На сей раз Кенниту пришлось согласиться. Этта же потупилась и отвела лицо, словно бы охваченная внезапным смущением. На ней опять был новый костюм. Моряк, который после сражения в бардаке Беттель принес ее на борт «Мариетты», мигом выполнил первый наказ капитана, снабдив Этту большой бадьей нагретой воды для мытья. Но, когда дошло для приличной одежды для женщины, впал в полнейшую растерянность. Он только понимал: грубая матросская роба — вовсе не то, что следует предложить спутнице капитана. Трепеща от собственной смелости, бедный моряк выложил перед ней ночную рубашку самого Кеннита. А потом приволок несколько рулонов великолепнейших тканей из их последней добычи. Кеннита сперва возмутила подобная щедрость, но потом он махнул рукой и смирился. Тем более что теперь Этте было чем заняться — благо чего-чего, а ниток и иголок на борту парусного корабля имелось в достатке. А еще через несколько дней он уже не ругать, а благодарить готов был матроса за его блистательную идею. Ибо, пока женщина занималась шитьем, ей недосуг было беспокоить его.

Одежда же, которую увлеченно кроила себе Этта, разительно отличалась от всего, что Кенниту до сих пор доводилось видеть на женщинах. И в то же время как нельзя лучше подходила для жизни на корабле.

Ну, то есть Кеннит вовсе не имел в виду до бесконечности держать Этту на борту «Мариетты». Просто ему еще не попалось достаточно приличного места, где он смог бы ее оставить. Что ж, Этта, видимо, умела применяться решительно к любым обстоятельствам, и это было очень удобно. За все время на корабле она ни единого разу ни на что не пожаловалась… Если не считать маленького происшествия на второй день плавания, когда она, можно сказать, штурмом взяла камбуз и едва не пристукнула кока за то, что бедняга пересолил тушеное мясо для стола капитана. С тех пор она взялась приглядывать за приготовлением еды, предназначенной для подачи им в каюту. Результат не замедлил сказаться. Обеды сделались гораздо вкуснее.